Если бы демократическое крыло съезда и оппозиция не пытались решать вопрос о власти путем внесения противоречивых поправок в действовавшую тогда Конституцию РСФСР, вряд ли мы бы увидели в новейшей истории России ситуацию почти классического двоевластия со всеми вытекающими из этого обстоятельства трагическими последствиями.

Даже когда противостояние властей стало перерастать в горячую фазу, еще оставались пути мирного разрешения конфликта. Если бы депутатский корпус и президент договорились о модели одновременного досрочного переизбрания парламента и главы государства, то трагедии октября 1993-го просто не случилось бы.

Эйфория начала 1990-х, живая поддержка народа, пьянящее ощущение избранности и права руководить страной в режиме «ручного управления» породили у депутатов ощущение вседозволенности и безнаказанности. Если в 1990–1991 годах первый российский парламент был символом свободы и демократии, передовым отрядом российского общества, то уже к началу 1993-го он, измученный внутренними противоречиями и амбициями, потерял последнее представление о реалиях жизни.

Сколько в трагическом финале первого российского парламента было объективного и сколько субъективного? Можно спорить до бесконечности. Но очевидно одно – он сыграл ключевую роль в истории современной России.

В начале моей депутатской карьеры состоялось мое знакомство еще с одним Борисом – Немцовым.

Шел 1990 год. Закончилась сессия. Мой комитет был расположен на третьем этаже того самого Белого дома – на Краснопресненской набережной. Жарко, макушка лета, конец июня или начало июля. И тут неожиданно заваливается в мой кабинет молодой, красивый парень. Кудрявый такой, в сандалиях и белых штанах. Эти штаны меня поразили: у нас народ что снаружи, что внутри был на все пуговицы застегнут. А этот…

Потом он в таком же вольном прикиде – белых штанах и сандалиях – придет ко мне в штаб по выборам Ельцина. Тоже летом дело было. Только в 1996-м.

А в 1990-м Борис мне прямо с порога говорит:

– Сергей Михайлович! – Он меня уже знал в лицо; на съезде, на политических тусовках вместе мелькали, общались, что-то обсуждали, группировались. – Я хочу к тебе в Комитет по законодательству. Пришел записаться.

– Неожиданно, – говорю. – Извини, Борис Ефимович, ты же это… не юрист. Ты кто – физик или математик?

– Ну, физик вообще-то.

– И что тебе, скажи на милость, в Комитете по законодательству делать?

– Я пришел писать закон о земле. – И смотрит на меня так внимательно, держит паузу.

Я тоже молчу. Тогда он продолжает:

– Мне другие законы совсем не интересны. У меня есть соображения по закону о земле. Я, как и ты, прошел сложнейшую избирательную кампанию, где об этом всегда люди говорили. Потому я знаю, что, по их мнению, там должно быть. А как это «что» надо в законе изложить – ты же мне и поможешь. Как юрист.

Я понял, что энергии у него хоть отбавляй, желание имеется, мозги на месте. И решил: надо брать. В комитет я его прямо сразу и записал, а на первом же заседании назначил ответственным за подготовку проекта закона о земле. Так началась наша совместная работа.

И надо сказать, что мой комитет, особенно в первые годы, Борис посещал довольно регулярно. Почему? Да потому, что он понимал значение Комитета по законодательству. Он, как и я, твердо считал, что в любом парламенте есть только два по-настоящему важных комитета: по бюджету и по законодательству. Все остальные, безусловно, тоже важны, но больше с точки зрения профессиональной экспертизы, подготовки документов. Но только эти два комитета – локомотивы парламентской деятельности. А нынешний парламент этого до сих пор не понял.

Кстати, в этом он весь – Борис Немцов: «Я пришел написать вам закон о земле». Именно то, что он пришел с конкретным вопросом, думаю, тогда и поразило меня, и привлекло мое внимание. Человек пришел не с фантазиями какими-нибудь, не с лирикой на общую тему, а с четким пониманием того, что хочет. Уверен, что он всегда точно знал, чего хочет. И когда подписи Ельцину принес против войны в Чечне, и когда подал в отставку после того, как президент отстранил все правительство младореформаторов, а его не уволил. И когда ушел «на улицу» – в жесткую оппозицию.

А над законом о земле он и в самом деле серьезно работал. Вел этот законопроект в комитете добросовестно: сам что-то писал, экспертов собирал, обсуждения совместные проводил. Этот его проект мы потом обсуждали на заседаниях комитета. Но в те времена решение не было найдено, и закон о земле завис надолго.

Ведь земельный вопрос для России был по своей сути примерно таким же, как дискуссия о выносе тела Ленина из Мавзолея: не столько юридическим и экономическим, сколько политическим и психологическим. Для либералов – надо землю скорее пустить в оборот, чтобы пользу приносила. А для коммунистов – землю-матушку продавать принципиально нельзя. Это – святое, даже если все там заброшено и разрушено.

К закону о земле как совместному проекту мы с Немцовым больше не возвращались. А вот каждого по отдельности эта тема еще долго не оставляла.

Немцов, как я понимаю, с земельным вопросом столкнулся, когда стал губернатором. Хотя его Нижегородская область не сельскохозяйственная, разных проблем с землей хватало. И в этих спорах он всегда исходил из тех взглядов, которые пытался в самом начале своей деятельности в законе провести. Кстати, именно работа губернатором сделала его более жестким и прагматичным: он понял, что теория всегда отличается от практики. Особенно у нас в России.

Что касается меня, то наши комитетские наработки уже гораздо позже, году в девяносто седьмом, очень даже пригодились. Тогда произошел очередной кризис: чтобы придать еще один стимул экономике, начать реально развивать сельское хозяйство и фермерство, надо было дать гарантии людям и распространить оборот земель не только на дачные участки. А коммунисты опять резко выступили против частной собственности на землю сельскохозяйственного назначения. Целый демарш устроили в Думе.

Президент Ельцин потребовал создать очередную рабочую группу по подготовке проектов соответствующих законов. Меня назначил руководителем. И конечно, я в первый же день достал все свои архивные папочки, в том числе наши наработки с Немцовым. Кое-что из них действительно пригодилось. Потом мне Ельцин поручил организовать первый круглый стол по проблемам земельной реформы в Российской Федерации и попробовать договориться с коммунистами. Но дело шло туго, потому что там, где на первом месте идеология, разум и логика не действуют.

А вот с Немцовым можно было легко договариваться, потому что он как раз очень уважал формальную логику. Его заносило частенько, он иногда витал в облаках, но если было четко показано, что дважды два четыре, то он не оспаривал, соглашался.

Мне кажется, у нас была какая-то взаимная симпатия, очень долго, на всех этапах. Светлый был человек, открытый, добрый. Так глянешь не слишком внимательно: внешне – просто Остап Бендер с этими вечными белыми штанами. А на самом деле он очень серьезный был и глубокий. И гораздо более рациональный, чем казался. В политике он себя чувствовал как рыба в воде. А все эти внешние атрибуты в стиле «рубаха-парень» – совершенно наносное.